ОТЛОЖЕННЫЙ ГОЛ
Алексей НОВГОРОДОВ
Нисколько не сомневаясь, что мир ждал только моего прихода в правоохранительную систему, чтобы наконец‑то вбить осиновый кол и забить последний гвоздь в крышку гроба распоясавшейся преступности. Получив хоть и синий, но всё‑таки диплом оперуполномоченного с высшим юридическим образованием,
я досадовал лишь об одном, что создать беспреступный рай мне придётся только на отдельно взятом участке местности, ограниченном зоной административного действия 65 отделения милиции города Москвы.
— Молодой, прости, забыл как тебя зовут. На тебе денег, сбегай за водкой, — обескуражил меня, не успев переступить порог теперь уже моего кабинета, как будто мы в какой‑то шарашкиной конторе, а не в милиции, буркнул опоздавший на моё представление, худющий как жердь опер Андрей Михайлович Першин,
которого мне и определили в напарники.
— Да, время пока ещё рабочее, — попытался я возразить, — А вечером я обязательно проставлюсь. Что, я не понимаю: прописаться в коллективе святое дело, да и наставника из РУВД Платонова Сергея Константиновича пригласить надо.
— Погоди ты с пропиской, шустрый какой нашёлся. Делай, что тебе старшие говорят. Назавтра и последующие дни вплоть до выходных я бегал по району, высунув язык, как добытчик горячительных напитков, потому, что Горбачев, будь он неладен со своим сухим законом, подложил большую кучу дерьма в вечерние посиделки
и межчеловеческие отношения. Но местная алкашня и лица с так называемой «низкой социальной ответственностью», знающие в районе по средствам «сарафанного радио» абсолютно всё, с которыми приходилось разговаривать на одном языке, балансируя, чтобы стать для них своим, но не опускаясь на их уровень, уже к концу недели, без проблем давали наколку: в какой магазин, сколько и даже в какой таре завезли «зелёного змия». После чего в результате дипломатических переговоров на высшем уровне с заведующим либо директором магазина, я возвращался в храм правоохранительной системы с булькающей добычей и скрытно от всевидящего начальства передавал её Андрею Михайловичу. «…старший приказал…».
Перекладывая ему в стол бутылки с огненной водой и мило улыбаясь, меня грызла одна и та же мысль: Когда же ты, сволочь, наконец‑то напьёшься, и когда мы приступим к настоящим оперативным делам и раскрытию преступлений?
— Лёшка, ты вроде десантник, — в полуутверждающем, но каком‑то шутливом тоне спросил Першин.
— Заместитель командира взвода, старший сержант воздушно-десантных войск, — с гордостью, не чувствуя подвоха, отрапортовал я, надеясь что хоть эта строка в биографии заставит его с уважением относиться к моей скромной персоне.
— Отлично! — хлопнул он ладонью по лежащей перед ним телефонограмме, и озорной огонёк блеснул в его глазах, — Слетай в первую градскую больницу, опроси «парашютиста», а уж потом займёмся розыском и опросом тех, кто его с восьмого этажа выбросил.
Это было обидно и неожиданно: после столь длительного сокрытия от меня материалов, заявителей, свидетелей, подозреваемых, и вообще каких либо бумаг, связанных с реальной работой уголовного розыска, так опустить до разбирательства какой‑то бытовухи.
— Да, кстати, водку свою в большом сейфе забери, у меня этого добра и без твоей хватает. А гонял я тебя для того, что бы ты территорию свою узнал, землю ножками протопал, да с алкашней и влиятельными людьми на районе перезнакомился. Для опера это кладезь информации. Поверь, не единожды пригодится.
Над «парашютистом» смеялась вся больница. Человек из сильно азиатской страны, снимая квартиру в нашем районе, пригласил себе для утех двух девушек легкого поведения. Не знаю, зачем ему одному потребовались сразу две жрицы любви, и чего уж такого он им предложил, но данное предложение оказалось видимо за гранью даже их низкого отношения к морали.
В связи с чем, дамы, имея численное превосходство, а также преимущество в росте, весе и физической подготовке, отстаивая остатки девичьей гордости, распахнули фрамугу и выбросили несостоявшегося Дон Жуана в окно. И всё бы было бы ничего, если бы квартира не находилась на восьмом этаже.
Случись со мной такое, я умер бы от страха, пролетая ещё в районе седьмого этажа. А этот «бандерлог», наверное, привыкший падать с макушек высоченных пальм, извиваясь и планируя, стал прицеливаться, как бы ему удобнее упасть и, главное, не нашампуриться на колышки, палочки, арматурины, которые бабушки-старушки в обилии понавтыкали под балконами для подвязывания к ним многолетних цветов и всевозможных растений. Приземлился он аккурат между двух полутораметровых кольев, сломав только ногу и руку, да ещё вгорячах вскочил и попытался выбежать на дорогу, где его и подобрала скорая помощь, доставив в первую городскую больницу.
Распятый на больничной койке специальными медицинскими приспособлениями, парашютист увидев в моих руках красное удостоверение сотрудника уголовного розыска, мгновенно вспомнил все свои грехи, деяния и даже неосуществленные извращенно-противоправные намерения, резко дёрнулся в безнадёжной попытке скрыться, спрятаться прикинувшись больничной ветошью. Но привязанная к ноге гиря, переброшенная
через кронштейн, намертво приковала его к постели. Другая попытка в одночасье забыть русский язык, незамедлительно была пресечена экспресс-обучением «великому и могучему», начиная с выражений «вызов консула» и «немедленная депортация». Понимая, что ему не отвертеться, он стал давать показания, прерываемые громким смехом соседей по палате.
Получив письменное объяснение случившегося и словесный портрет его обидчиц, под который подходили все девушки от восемнадцати и старше, ведь с его слов мы, славяне, все на одно лицо, я отправился исполнять вторую часть марлезонского балета — розыск лиц противоположной стороны конфликта.
Под большим секретом, за обещанное вознаграждение в виде жидкой валюты бутылки «топориков», по иному — портвейн «три семерки», никогда не трезвеющий мой новоиспечённый знакомый Серега шепнул адресок, где снимают квартиру приехавшие с Украины девушки для расширенной торговли не только семушками.
Получив ценную информацию о местонахождении подозреваемых, я в предвкушении своего первого раскрытого преступления, опрометью, на что только был способен мой спортивно подготовленный организм, бросился в «контору» доложить оперативную обстановку заместителю начальника отделения по розыску. Ничего не замечая на своём пути, пулей влетев на второй этаж, и уже в мыслях принимая поздравления за поимку группы лиц покушавшихся на жизнь гражданина иностранного государства, сбил с ног выходящего из своего знаменитого двенадцатого кабинета старшего оперуполномоченного Смирнова Владимира Владимировича. По возрасту он был не намного взрослее нас, всего на три года, но обращались все к нему, даже убелённые сединами сотрудники, по имени отчеству из уважения к его звериному оперативному таланту, резкой прямоте и не по годам жизненной мудрости.
— Ты охренел?, — только немного другими словами выразил Владимир Владимирович своё отношение к нашей встрече. Смирнов вообще‑то не ругается матом, он на нём разговаривает, — Тебя Першин так летать научил?, — поднимаясь, прохрипел он, — Был у нас в отделении один «Першинг», дали ему напарника, появился «Першинг-2», теперь конец всей конторе, разнесут всё по кирпичикам, — выдал он этот монолог исключительно на витиеватом ненормативном лексиконе, и видя моё возбуждённое состояние, — Успокойся. Зам по розыску вместе с твоим Першиным в РУВД уехали, так что выдохни, заходи ко мне и расслабься.
Легко сказать расслабься, когда шило в заднице, да пятки скипидаром намазаны. — Владимир Владимирович, а, может, ты поможешь мне задержать подозреваемых?, — и скороговоркой выпалил ему всю исходную начиная с сексуальной озабоченности иностранного гостя. — Чего, там?!? Адресок есть, сбегаем, задержим, пока они
не съехали, и всё. Дело сделано, и мы в шоколаде. — Значит так! Заруби себе на носу, а ещё лучше на всех выступающих частях твоего организма, — и движением руки конкретизировал место, которого можно лишиться, нарушив главную заповедь опера. — Как бы ты не относился к своему информатору, надо в первую очередь просчитать и организовать задержание злодеев так, чтобы твоего человечка на районе не то, что подозревать, на него даже подумать не посмели.
И в качестве дружеской помощи: там, внизу в дежурке кинолог с собакой скучают, приезжали по вызову на квартирную кражу, а обратно их отправить машины нет. Так быстрее хватай его и какие‑нибудь вещи с места происшествия, и на поводке впереди собаки беги на квартиру
к этим шалавам. А это уж потом пусть судья с адвокатом под присягой собаку допрашивают — почему она ментов именно в эту квартиру привела. Дамы оказались девушками приятной наружности и привлекательных форм, хотя это, пожалуй, и всё, что положительного можно сказать в их адрес.
Наглые хабалки с Черкизовского рынка по сравнению с ними выглядят воспитанницами института благородных девиц. В выкрутасах ненормативной лексики, которой они нас встретили, дамы смело могут посоревноваться с Владимиром Владимировичем. И единственное, чем сдерживалась их агрессия в физическом выражении, это наличием расположившейся на кухне немецкой овчарки, которая собачьим чутьём улавливала попытки провокаций, и грозным рыком с оскалом клыков быстро наводила порядок, пресекая искушение совершить любое маломальское резкое движение.
Однако, мадам, которая ёрничая и глумясь над участковым и приглашёнными понятыми, представилась Мальвиной, громко костеря и осыпая бранью присутствующих, грациозно дефилировала по комнате из угла в угол, демонстрируя свои женские прелести не сильно скрываемые облегающей футболкой и просвечивающейся в солнечных лучах длинной юбкой. Притупив бдительность своими бесцельными хождениями, оказавшись в двух шагах от коридора, она резко рванула к открытой входной двери, решив проскочить между мной и комодом.
Дословно исполняя инструкцию Владимира Владимировича, ничего не трогать руками, и не дай Бог, никакого рукоприкладства, а то по прокуратурам замаешься кататься, я автоматически, по всем правилам хоккейного мастерства, прижав локти к животу, согнувшись и чуть приседая, сделал резкое движение назад, подставив бедро под несущуюся как паровоз Мальвину.
Ни один арбитр не зафиксировал бы нарушение правил за задержку соперника руками, и легендарные мастера хоккейной защиты Александр Рагулин, Валерий Васильев, Вячеслав Фетисов явно бы остались мной довольны. А вот некоторые зрители, включая участкового и понятых, даже насладились классически проведённым силовым приёмом, где вместо бортика был использован старинный комод.
Обалдела даже собака, издав непонятный кряк вместо лая, так и осталась созерцать удивительную картину с открытой пастью: Мальвина перелетев через мою спину, описав по воздуху красивый полукруг длинными ногами, распласталась на полу, накрыв голову задравшейся юбкой, обнажившей аппетитные ягодицы. Вскочив на четвереньки, и не до конца понимая, что это было, застыла в этой позе, ориентируясь в пространстве
через задравшуюся на голову юбку, скрывающую от глаз окружающую действительность. После чего, придя в себя, поднялась с ошарашенным видом, грязно выругалась и как побитый щенок медленно побрела обратно в комнату с низко опущенной головой. Единственно оставшийся невозмутимым в данной ситуации участковый, навидавшийся за свою службу и не такого, спокойно внёс в протокол:…при попытке к бегству, гражданка назвавшаяся при задержании Мальвиной, самонадеянно не рассчитала промежуток между наклонившимся сотрудником милиции и естественным препятствием упала без физического воздействия на неё с чьей либо стороны, что было подтверждено подписями присутствующих понятых.
С матом, руганью и ежесекундными провокациями доставленные в отделение милиции барышни вдруг резко поменяли стиль своего поведения, что вызвало культурный шок теперь уже с моей стороны, пока ещё не привыкшего к коварству женщин. Перед дежурным офицером стояли девочки-недотроги, наивные паиньки, абсолютно не понимающие, почему они оказались в столь неприемлемой для их нравственно-возвышенного образа жизни организации. И что утончённая психика благородных девиц не выдержит даже пяти минут пребывания в этом ужасном учреждении, где они могут случайно встретиться с настоящими злодеями, которых они боятся видеть даже по телевизору.
Поэтому руководство должно незамедлительно попросить у них прощения и, рассыпаясь в извинениях, проводить до выхода, охраняя от нежелательных встреч, а негодяев, доставивших их в столь мерзкое заведение и нарушивших их умиротворённый безмятежный покой, необходимо безбожно наказать, чтобы неповадно было приставать к порядочным девушкам.
Для принесения извинений, при отсутствии начальника и зам по розыску, дежурный пригласил Смирнова, чтобы понимать, что ему дальше делать с милыми барышнями. Не в сильно благостном расположении духа спустился Владимир Владимирович, которому опасно попадаться под горячую руку, и без всяких предисловий, на доходчивом, совсем нелитературном языке объяснил дамам всю их жизненную сучность, (именно «сучность»). И тут же, не меняя выражений и эпитетов, наорал на остолбеневшего дежурного.
— Почему задержанные до сих пор ещё находятся в обезьяннике, и тем более вместе?!? Немедленно растащить их по разным кабинетам.
Оказав барышням не очень дружеский приём без цветов и фанфар, развеяв робкую надежду на замаячившее скорое освобождение, Смирнов, мигрируя от девушки к девушке, появляясь то в одном, то в другом кабинете, как ужас, летящий на крыльях ночи, вынуждал их давать правдивые показания, умело манипулируя информацией, полученной при опросе подельницы. А мы чётко фиксировали эти покаянные объяснения, раскручивая на дальнейшие чистосердечные признания.
В итоге мы подняли сорок пять эпизодов, как наши симпатичные жрицы любви, приглашаемые в квартиры неверных мужей, бабников и иных любителей острых сексуальных ощущений, расслабляли потерявших остатки мозга «мачо». Затем, уходя, прихватывали с собой деньги и ценности, предоставив мужу-кобелю возможность хлопать глазами и объясняться с возвратившейся из отпуска женой, куда могли деться все семейные накопления и её ювелирные украшения.
Вернувшийся зам по розыску немедленно доложил руководству о достигнутых успехах, после чего, в мгновение ока понаехали кураторы из Главка, забрали девушек, материалы раскрытых сорока четырёх преступлений и благородно с барского плеча, скорее для отчётности, что это всё‑таки произошло на нашей территории, оставили нам один эпизод с парашютистом.
Вечером за рюмкой чая мы с упоением наблюдали, как в теленовостях специальный корреспондент передачи «Петровка-38» Людмила Скальская расхваливала специалистов Главного управления уголовного розыска, обезвредивших группу воровок на доверии, изобличивших злоумышленниц в совершении сотни нераскрытых преступлений. А об операх шестьдесят пятого отделения милиции в репортаже не прозвучало ни слова, хотя по моим подсчётам добрая половина этих преступлений раскрыта нами. Я конечно понимаю, чтобы докрутить задержанных требуется серьёзная кропотливая работа, немалое мастерство и огромный опыт матёрых сыщиков главка, да ещё много-много того, о чём не пишут в учебниках, нарабатываемое своим горбом, путём проб и ошибок на грани риска не только репутации, а порой и собственной жизни. Но в хоккее всё же как‑то справедливее — в зачёт идут очки не только форварду, забившему гол, докрутившему шайбу в ворота, но и партнёру, а то и нескольким, организовавшим атаку и отдавшим голевой пас.
Поэтому, пройдя за тридцать пять лет милицейской службы все этапы борьбы с криминалом, бандитизмом и организованной преступностью, вписав своё имя в историю современной милиции высшим офицерским званием и четырьмя крестами «Мужества», я, неожиданно даже для самого себя, вернулся на хоккейную площадку совсем начинающим защитником, застывшим в замахе для щелчка на Косинском озере сорок с лишним лет назад.
Моя неугомонная жена Алёнушка, невзирая на прекрасную фигуру, является ярчайшим представителем всех осовремененных женщин России, объединенных единственной целью: сбросить пару-тройку килограмм. При этом, не отказываясь вечерами от смачного, с прожилками, бутерброда с салом и чашечки ароматного чая с вкуснейшим кусочком киевского тортика.
Соединяя эти взаимоисключающие мечты, став обладателем членских билетов всевозможных фитнес-клубов, world-классов, sport-салонов, околоспортивных секций и другой попрыгушечной хрени, не считая традиционных качалок и бассейнов, она, открыв для себя «Олимпийский» комплекс, обнаружила в нём не только бассейн, но и ледовую площадку, на которой играли, не подозревающие о надвигающемся урагане эмоций, слов и предложений, беззаботные хоккеисты.
Имея мужа милиционера, Алёнушка без труда вычислила организатора этих ледовых баталий Андрея Николаевича Подлегаева и расписала ему в феерических красках, выдавая желаемое за действительное, мои выдающиеся хоккейные способности на уровне как минимум Александра Якушева. Для убедительности проде-монстрировала нашу с ним фотографию, правда, в Кремлевском дворце съездов, и абсолютно по другому поводу очень далёкому от спорта, но для неё это не важно, главное запечатлённому в рукопожатии со знаменитой легендой Советского хоккея. Против такого аргумента не поспоришь.
В общем, убедила она Андрея Николаевича, что на их хоккейную площадку в скором времени снизойдёт счастье в лице её благоверного супруга Алексея. Без меня меня женив, Алёнушка реализуя свои фантазии, не-взирая на протесты в виде того, что я только ярый болельщик и с хоккеем уже почти пол века по разные стороны телевизионного экрана, одарила меня на день рождения новенькой, какую я раньше и в глаза не видел, всколыхнувшей несбывшиеся детские мечты, завораживающей хоккейной экипировкой.
Сжигая за моей спиной мосты, она вручила телефонный номер Подлегаева, сообщив, что он уже ждёт моего звонка, чтобы подробно объяснить, где и во сколько состоятся игры с моим участием. В раздевалку я входил с трепетом и благоговением, как затаив дыхание проходят за кулисы к любимому артисту влюблённые театралы. К своему стыду, я и на трибунах‑то не частый гость, всё больше смотрю хоккей стеклянными глазами оцифрованных телеоператоров, а тут вхожу в святая-святых любимой игры, начало-начал хоккейного матча.
Настроившись встретить угрюмых, сосредоточенных на предстоящей битве атлетов, я перешагнул порог и попал в просторную залу, где расположился отряд гусар летучих. Лучшие представители потомков Дениса Давыдова выверенными движениями облачались в доспехи.
Годами отработанными движениями, словнозатачивая перед боем саблю, обматывали клюшки изолентой,
при этом весело балагурили на всевозможные темы абсолютно далёкие от предстоящей игры, залихватски, по‑гусарски, бахвалясь победами на личном фронте, трудовыми подвигами, заморскими путешествиями, дачными проблемами, не обходя темы о взрывных брызгах шампанского, но чаще иных горячительных напитков и последствиях их употребления.
Профессия всё‑таки оказывает сильное влияние на деградацию личности, поэтому я с каменным лицом, как это делают мои авторитетные подопечные, уверенно прошёл в дальний от входа угол, чтобы занять лучшую «шконку», где бросил свои «шмотки», после чего представился, пожав каждому руку. Гусары, далёкие от блатных понятий, одобрительно приняли новичка, не переставая обсуждать свои насущные проблемы, всем видом демонстрируя, что если ты сюда пришёл, то значит ты наш, а вот лучшее место точно не здесь, оно на льду, в борьбе, на площадке.
Действительно, только на площадке как под увеличительным стеклом видно кто чего стоит. Перед игрой все выкатились разогреться, размяться, раскататься, прочувствовать нутром, ставший родным на предстоящие полтора часа, горячий лёд. И в этом отлаженном хоккейном оркестре, настраивающем свои партии на грандиозный концерт, появился непонятно откуда взявшийся, еле стоящий на ногах, артист. Слава Богу, мой красный свитер не имел на спине ни номера, ни крупно прописанной фамилии сокрытой от позора, а сетчатая маска, к сожалению, только частично скрывает пурпурное от стыда лицо.
Такого позорища я не испытывал никогда в жизни. Впервые за сорок лет встав на коньки, я как кенгуру использует хвост, использовал клюшку вместо третьей точки опоры, что даёт маломальскую возможность
удерживать равновесие не по возрасту начинающему хоккеисту, привыкшему в далёком детстве исполнять хоккейные выкрутасы, скользя и перемещаясь по льду в тяжёлых, но привычно устойчивых валенках. Сейчас же, словно в городском парке, я катился по кругу, стараясь хоть как‑то освоиться на непокорных коньках.
Сделав несколько кругов, я остановился, чтобы перевести дыхание, как вдруг прямо в клюшку влетела шайба, с одной лишь целью быть снова отпасованной автору этой передачи. Я как мог, не совсем точно, а вернее, очень криво, возвратил ему шайбу, но он, подстроившись под неудобный пас вновь сильным броском направил черный диск в мою клюшку. Вторая, третья и последующие перепасовки оказались более удачными, что зажгло
во мне луч надежды, и я даже как‑то уверенней стал держаться на коньках, передвигаясь совсем без скорости, но и без явных попыток рухнуть, проломив своими телесами искусственный лёд вместе с холодильными установками.
— Не переживай!!! Все когда‑то начинали. Некоторые даже хуже тебя, — слукавил, подкативший в лихом вираже мой визави. — Меня Сергей зовут, — вновь представился он, хотя мы уже познакомились в раздевалке, так как я занял место рядом с ним, — Сергей Брусков.
— Алексей, — поскромничав назвать свою фамилию, произнёс я, почувствовав в новом друге поддержку и искреннее желание помочь хоккейному желторотику с седыми волосами.
— Ты много не бегай за ними, всё равно пока не угонишься, — напутствовал Сергей, — играй позиционно, в защите крутись больше в круге вбрасывания, а это пусть у соперника голова болит, как тебя объехать, либо издалека, от синей линии бросать, так и вратарю легче, и команде спокойней, а я тебя подстрахую.
Не переживай, навык обязательно придёт с практикой.
И крутился я в этом кругу для вбрасывания, как Хома Брут перед ВИЙем в кругу, очерченном для него Николаем Васильевичем Гоголем, ничего не понимая, не в состоянии что‑либо внятное сделать, только надеясь на Господа и на мастерство партнёров.
В общем, первая игра прошла сродни первому прыжку с парашютом, где много эмоций и никакого осознания произошедшего. Еле дотащив до дома окаменевшие ноги, я долго-долго не мог заснуть. На меня всполохами налетали, разделённые почти половиной жизни, чувства неописуемого счастья игры в хоккей. Тогда и сейчас. Будоражили сердце броски и удары, щелчки и набросы, всплывали милые лица Косинских друзей с одной лишь разницей, что тогда в душе звучал оркестр, трубили фанфары, гремели литавры. Сейчас же я был крайне удручён своей неуклюжестью и неумелостью, но всё же с эгоистической ноткой самооправдания, что последний раз я гонял шайбу в необозримо далёком прошлом, и то, только в валеночно-клюшечный хоккей. С этим двояким чувством наслаждения и самонедовольства, я всё‑таки блаженствовал, упиваясь фактом самой игры.
